В.  А   СБОЕВ

        В изучение чувашской этнографии и словесности известный вклад внес писатель-этнограф, профессор Казанского университета Василий Александрович Сбоев. В. А. Сбоев был одним из смелых энтузиастов, которые ради служения науке, народу не считались с личными удобствами.

        В. А. Сбоев является уроженцем Нижегородской губернии, но детские годы его прошли среди чуваш в селе Первое Чурашево Чебоксарского уезда, что давало ему возможность наблюдать жизнь и быт чуваш, изучать их культуру и обычаи. В. А. Сбоев, окончив Петербургскую духовную Академию, возвращается в Казань и начинает заниматься педагогической деятельностью в Казанском университете при кафедре русской словесности. Будучи в Казани, Сбоев пишет много научных трудов, в том числе и работы, посвященные чувашам («Исследования об инородцах Казанской губернии», Казань, 1856, «О быте крестьян Казанской губернии», Казань, 3856). Именно в эти годы у него появляется научный интерес к изучению жизни, культуры и быта чувашского народа. Он мечтал написать также работы о культуре, быте и обычаях удмуртов, мордвы, татар, мари. Однако, он успел создать только работу о чувашах, остальные планы, ввиду преждевременной смерти, остались невыполненными.

        Книги В. А. Сбоева являются лучшими из всех книг, что было создано до него по этнографии чуваш. Писатель - этнограф, подвергает серьезной и справедливой критике работы ученых, подвизавшихся в области чувашской этнографии — Страленберга, Г. Ф. Миллера, Палласа, Н. П. Рычкова, И. И. Лепехина, Г. Леопольдова, А. А. Фукс. Сбоев резко критикует работу академика Г. Ф. Миллера «Описание живущих в Казанской губернии языческих народов, якут; черемис, чуваш и вотяков». Он находит в названной работе много неточностей в описании жизни и быта чуваш, обвиняет автора в том, что он написал свою работу не по собственному исследованию жизни и быта этого народа, а по рассказам людей, знающих чуваш. «Толмач много сообщил неверного Миллеру, а Миллер — нам»,—говорит В. Сбоев, давая оценку работе Миллера.

        Из работ, написанных о чувашах в XIX веке, Сбоев считает лучшей статью неизвестного автора, напечатанную в 1827 году в журнале «Северный Архив». В. А. Сбоев бросает упрек издателям «Северного Архива» Гречу и Булгарину, которые не объяснили, каким образом и от кого досталась им эта статья. «А она стоила того: это есть лучшее произведение из всего, что доселе писано о чувашах, — восклицает этнограф.— Автор не мимоходом взглянул на свой предмет, как вышеупомянутые путешественники и некоторые из новейших писателей, но изучил его совершенно». Сбоев считает, что автор статьи много лет жил среди чуваш и хорошо знает чувашский язык с верховым его диалектом, ему удалось подробнее и вернее описать этот народ. Описание чуваш в этой статье было настолько верно, что старожилы «никак не могли поверить, чтобы это писал русский, а не чувашенин и притом не йомзя».

    Особенно подробно останавливается В. А. Сбоев на «Записках Александры Фукс о чувашах и черемисах Казанской губернии» (1840). По его мнению, эта книга ввела в заблуждение многих ученых, которые поверили А. А. Фукс и наделали много ошибок. Так, например, чебоксарский доктор Кронгейм написал статью «Die Tschnwaschen» (Чуваши), в которой русский праздник «капустка», праздновавшийся поособенному в чебоксарском уезде, приписывается чувашам. Сбоев обвиняет А. А. Фукс в том, что она, описывая чувашские праздники, делала это «частью неверно, частью неполно». В книге Фукс он нашел «много дельного, но еще больше неверного, неточного, неполного, ложного».

     Описания некоторых обычаев чуваш Александрой Фукс В, А. Сбоев отвергает, находя их неверными, искаженными, так, например, моление хлеба в деревне, происходящее у всех в один день.

    Причина ошибок и непоследовательности А. Фукс, по мнению В. А. Сбоева, кроется в том, что она «описывала чувашское чукленье со слов своего толмача почтенного, как она говорит, йомзи Андрея Васильевича, который между тем был большой мастер, по знаменательному выражению чуваш, «соя-соясь» (лгать с целью обмануть, надуть). Если бы он не был обманщик, то не захотел бы нашу писательницу и ее читателей привести к нелепому заключению, будто целая деревня, в которой вся родня между собою, может ограничиваться чуклепьем в одном доме. Хорош был бы праздник, да не чувашский!». Особенно большой упрек делает В. Сбоев Александре Фукс за преувеличение ради «красных словес». «А красные словеса у г-жи Фукс пи по чем. Так, например, приехав в Ясенево, — деревню, лежащую в двух верстах от большой дороги и от самого шумного в чувашской стороне Андреевского базара, г-жа Фукс говорит, что она заехала «в глушь, где чувашские обряды совершаются гораздо смелее, нежели в деревнях, лежащих при больших дорогах». Разве это не поэзия? Не красное словечко? — возмущается В. А. Сбоев. - О той же деревне, которая населена сплошь одними русскими, г-жа Фукс говорит: «проезд русского мужика здесь диковина».— Видите, какая это поэзия: неподдельная, самородная, чистая, 84 пробы... Да всех поэтических вымыслов, рассеянных в «Записках о чувашах», и не перечтешь», — завершает В. Сбоев свои замечания.

    В. А. Сбоев, подходя к изучению жизни и быта чувашского народа с более прогрессивных позиций, чем это делали его предшественники, опровергает ошибочные суждения последних о чувашах. Наряду с недостатками в их нравственном облике он отмечает много хорошего, привлекательного. Как и Александра Фукс, В. Сбоев уделяет много внимания описанию чувашских обрядов, праздников, чувашских божеств, которых мало касалась Фукс. Нам кажется, что в описании обрядов В. Сбоев более близок к истине, чем кто-либо из его предшественников. Он добавляет много нового в описание свадебных обрядов. Этнограф подходит к изучению жизни и обычаев чуваш не как бытописатель, а как вдумчивый ученый, нередко вступает в споры с видными авторитетами; опираясь на свои знания чувашской жизни, его языка и культуры, он опровергает неправильные взгляды видных ученых прошлого.

    Приехав к чувашам после продолжительного перерыва, В. А. Сбоев находит много нового в чувашской жизни, видит даже грамотных чуваш. Он отмечает развитие чувашской торговой буржуазии.- «Монополия русских на чувашских базарах исчезла, — пишет этнограф,— большею частью чуваши сами как заготовляют или закупают в Казани и уездных городах, так и продают на своих базарах нужные для домашнего обихода вещи. Многие из чуваш скупают или выменивают на что-либо у своих соплеменников — сало, кожи, яйца, мед, хмель и проч., и привозят для продажи большею частью в Казань. Хмель играл прежде особенно важную роль в быту чуваш: у каждого из них и теперь непременно есть «хумлакарды» (хмельник). ...Многие чуваши торгуют скупаемым у соплеменников хлебом на довольно значительные суммы. У некоторых есть свои росшивы, на которых они доставляют свой хлеб в Рыбинск. Эти торговцы составляют цвет, высшую аристократию, сливки чувашского племени».

    Следовательно, по данным этнографии, мы видим, как в чувашских уездах начинает формироваться торговая буржуазия, эксплуатировавшая темные крестьянские массы. В деревне наблюдается дифференциация, расслоение на богатых и бедных.

    По данным же этнографии мы выяснили основных врагов народа в лице чиновников и священников. В. Сбоев как-то вскользь говорит, что «деньги, выручаемые от продажи хлеба, он (чуваш. — Е. В.) откладывал на черный день или на беду, т. е, па случай, если попадет под суд (суд и беда у чуваш—синонимы)». Из слов В. Сбоева мы узнаем, что чиновники на суде нещадно обманывали, пугали темных и забитых чуваш, для которых суд был самым страшным бедствием. Чувашские крестьяне от этой беды могли откупаться только деньгами, даваемыми чиновникам в виде взяток. Вот почему они так бережно хранили свои деньги. Хищничество, произвол, бесчинство царских чиновников, производимые над чувашами, обличаются в книге В. Сбоева.

    Другим врагом чуваш была церковь и их служители—священники. Ненависть чуваш к священникам была вызвана тем, что первые обращались в христианство не силою убеждения, а по принуждению. Чуваши «крестились сами, крестили детей, вовсе не понимая, что делают. Обыкновенно они бывали в церкви только три раза в жизни, т. е. когда их крестили, когда женили, когда отпевали».  Кроме того, они должны были платить священникам ругу, что также было обременительным налогом. В священниках они видели доносчиков, врагов, своих преследователей, поэтому церковные обряды выполняли формально, не понимая и не вникая в суть дела.

    В. Сбоев утверждает, что чуваши испокон веков были трудолюбивыми людьми, что они основным достоинством человека считали умение трудиться. Этнограф отмечает, что при женитьбе у чуваш всегда преобладали утилитарные интересы. «Чем трудолюбивее и способнее к работе девка, тем выше ее достоинства в глазах чуваш. На лета ее, на красоту тут не обращается ни малейшего внимания. Будь ей двадцать пять и даже тридцать лет, будь она неуклюжее, да только приобрети себе славу хорошей работницы,— у нее никогда не будет недостатка в женихах»,— пишет Сбоев. С любовью и уважением к чувашам В. Сбоев рассказывает о том, какими смышленными, усердными, отличными земледельцами являются чуваши. «Почти ни у одного из них не останется неудобренным его участок; ни один из чуваш не потерпит, что­бы хлеб у него был сжат, свезен на гумно и обмолочен несвоевременно. В этом отношении они далеко выше здешних русских крестьян». Сбоев замечает, что чуваши очень заботливо относятся к обработке почвы, и «хлеб у них родится лучше и в большем изобилии, чем у русских». Особенно больше деятельности и рвения оказывают чуваши, по мнению Сбоева, в уборке хлеба и обмолоте его. «Еще въезжая в село или в деревню, — пишет он, — вы и в Казанской, и в Симбирской, и Оренбургской губерниях заранее можете определить, кто в этом или в этой деревне, русские ли, татары ли или чуваши: вам стоит только смотреть на гумна. Если, вы в исходе ноября или декабря не заметите на гумнах ни одной хлебной копны, а только увидите воткнутый на верхушке каждого овинного шиша необмолоченный сноп, то смело заключайте отсюда, что это селение чувашское, а не татарское и не русское». Наряду с мастерством обрабатывать землю Сбоев отмечает также умение чуваш понимать природу, предсказывать погоду. «Как люди, близкие к природе, чуваши, ... инстинктивно, чутьем понимают ее, и нередко .предугадывают в ней такие перемены, которых никак не может предвидеть образованный человек, несмотря на изобретенные для того искусственные средства».

    Хорошо зная обычаи, характер чувашского народа, Сбоев наряду с чертами забитости показывает у некоторых его представителей находчивость, уменье защищать свое достоинство, Так, например, он приводит очень интересный эпизод из жизни чистопольских чуваш. Один любознательный немец остановился проездом в чувашской деревне и за неимением другой провизии приказал для обеда сварить себе несколько яиц. Дело было в среду, постный день. В то время, когда немец ел яичницу, «возвратившиеся с работы домохозяева начали преаппетитно хлебать молоко. Друг наш с свойственною ему набожностью напомнил чувашам,., что грех есть скоромное в постные дни. «—А ты сам что ешь?»—спросил его один из них. — «Да я немец», — отвечал он. — «А мы чуваши!»—Ученый и любознательный друг наш стал в тупик и ничего не мог возразить на этот весьма уважительный аргумент». В ответе чуваш слышится гордость, достоинство, готовность постоять за себя.

    Мы специально остановились на    содержании книги В. А. Сбоева, стараясь показать отношение этнографа к чувашам. Из приведенных примеров видно, что автор книги сочувственно относился к чувашам. В отличие от официальных представителей бюрократического чиновничества В. Сбоев верит в возможность культурного роста чувашского народа, он уверен и в том, что у чуваш еще давно имелись традиционные народные песни... Видя в чувашах засилие суеверных предрассудков, Сбоев старается рассеять их, осветить головы чуваш научным истолкованием явлений природы и психических состояний человека. Однако нужно отметить, что В. Сбоев был представителем либеральной интеллигенции с прогрессивными тенденциями, далекий от революционного изменения жизни. Поэтому же, кроме чистосердечных советов, убеждений не верить в сверхъестественные силы, он ничего не мог предлагать.

    В своей книге В. А. Сбоев приводит образцы чувашских народных песен. Он утверждает, что таких песен в молодости знал много, но потом перезабыл, и затем признается: «Теперь некоторые из них, услышав из уст чуваш, я вспомнил, другие узнал вновь частию от товарища моего путешествия по Чувашляндии, студента нашего университета Н. И. Золотницкого, уроженца Чебоксарского уезда, частию от самих народных песнопевцев, и составил порядочную коллекцию». Сбоев серьезно занимался собиранием чувашских песен, изучая их особенности, метрику.

    В. А. Сбоев критикует ограниченность взгляда А. А. Фукс на то, что будто бы у чуваш песни спрятаны в их воображении, что у них нет традиционных песен. Соглашаясь с А. Фукс относительно импровизации чувашами своих песен, он утверждает, что «у них есть песни, переходящие от одного поколения к другому», т. е. традиционные народные песни.

    Из своей богатой коллекции чувашских песен В. А. Сбоев приводит в книге 8 народных песен, среди которых видим образцы эротических (чувственных, любовных), элегических, обрядовых и сатирических песен.

    Эротические песни «Пыть, пыть, путене!», «Хура хёрсене хура тура суратна», «Чулхулара чул вылять», «Кикирик, сэр автан», «Ква, ква, кавакал!» напоминают по своему содержанию песни, собранные Ознобишиным, которые приводятся в книге, А. Фукс. В отличие от Ознобишина и А. Фукс, В. А. Сбоев, имея перед собой много песен и неплохо зная чувашский язык, сумел отличить особенности их. В элегической песне молодой чуваш сетует на свою участь за то, что в жизни его все время преследует неудача. Песня по своим мотивам напоминает памятник русской литературы XVII века «Повесть о Горезлосчастии». И там и здесь героем является молодой человек, гонимый судьбой, преследуемый неудачами.

Кёр, кёр, халах, кёр халах!

Мён-ма хирссет сав халах?

Силленсе чун хушас, тет.

Атте пана  хура лаша;

Тытам, кулем тен  чухне...

Юман каски пулса выртрё.

Атте пана шур ёне,

 Тытам, сувам тен чухне...

 Хуран каски пулса выртрё.

Атте пана хёрлё сурах

Тытам, илем самне тен чухне

Хёрлё янгар пулса выртрё.

Атте пана  пурсаы пис.иххи;

Тытам, сыхам тен чухне...

Пушат чилё пулса выртрё.

Атте  пана   пурсап  тутар

Тытам, сыхам тен чухне...

Верене сулеи пулса выртрё.

Перевод: Шумит народ, волнуется!

Зачем .же тот и-арод шумит? —

Душ прибавлять думает.

Дал мне батюшка ворона коня;

Дай спрягу, подумал я: —

Дубовой колодой конь сделался…

Дал мне батюшка «ораву белую;

 Нут-ка подою, подумал я:—

 Березовой  колодой она сделалась...

Дал мле батюшка овцу;

Сниму шерсгь с нее, подумал я...

Гнилушкой красной она сделалась.

Дал мне батюшка кушак шелковый;

Дай подвяжу, подумал я...

Лыком кушак сделался.

Дал мне батюшка платок шелковый;

Дай подвяжу, подумал я...

Кленовым листом платок сделался.

    Песня, названная В. Сбоевым элегической, является отражением жизни молодого бедняка, отделившегося от отца, которого во всем преследует горе и неудача. Песня основана на жизненных фактах, поэтому приобретает социальное значение. Социальные мотивы чувствуются и в таких строках:

Кёр, кёр халах, кёр халах!

 Мен-ма хирёсет сав халах?

Снллёйсе чун хушас, тет.

    Почему же народу нужно было волноваться, если он думал о прибавлении душ? Не намекают ли эти строки на то, что у народа не хватало земли? В приведенных строках, а также в песне в целом выражены настроения, чувства, переживания народа. Относить же ее к безобидному элегическому жанру, судя по ее мотивам, неверно.

    Далее Сбоевым приводится обрядовая песня («Аи, аи, инке, Куль инке, хурарах та шатрарах»), которую поют на свадьбе товарищи жениха, когда жених берет невесту из дома отца.

Выделенная Сбоевым сатирическая или бранная песня:

Хёр чипер-и? — Тылла пус!

Кач чипер-и?—Мак сухал!

Эпё ана каламарам:

Туй ачисем каларес и т. д.

Хороша ль инвеста? — Кочка!

Хорош ли жених? — Мох-борода! (т. е. жених очень стар).

Не мы это сказали;

Дети это сказали (Пер. Сбоева).

    B сущности относится к обрядовым же, свадебным, песням. В деревнях и поныне на свадьбах можно слышать подобные песни, в которых в шутливой форме высмеиваются некоторые пороки.

    «Впрочем не думайте,— заключает В. Сбоев,— чтобы и в приведенной мною песне брань была легкая. Нет, сорок раз нет. Сказать, что у чувашина нет хмелю, соли, что он скупится на них — это значит отпустить ему презлой сарказм.»

    Из всех русских писателей, занимавшихся изучением культуры и быта чувашского народа, больше всех чувашской словесностью интересовался В. А. Сбоев. Он не ограничивался простым собиранием народных песен, а старался вникнуть в их смысл, выяснить особенности, понять тайны чувашского стихосложения. Вспомнить хотя бы следующие слова В. А. Сбоева, в которых очевидны серьезные занятия его над чувашской словесностью: «Устройство чувашского стиха — тоническое. Первое условие и основание чувашской версификации составляет логическое ударение, другое—игра слов и аллитерация, занимающая у чуваш место нашей рифмы; только рифма эта бывает у них не на конце стиха, но в начале или в середине, как это можно видеть из вышеприведенных примеров».

[ Вверх ]