Искреннее сочувствие к судьбе угнетенных народов царской России выражал Николай Дмитриевич Телешов (1867—1956). Он несколько раз Проездом бывал в чувашском крае, встречался с его обитателями и писал о них.

    Н. Д. Телешов относится к группе таких выдающихся деятелей русской культуры и литературы, как А. И. Куприн, И. А. Бунин, Н. Г. Гарин-Михайловский, С. Н. Сергеев -Ценский, В. В. Вересаев и другие, творчество которых формировалось под влиянием великих русских классиков XIX века.

    По признанию самого Телешова, произведения Лермонтова и Тургенева были для него образцами стиля, в которые он вчитывался, вдумывался и любовался ими. Из современных писателей того времени на Телешова сильное влияние оказывали яркие рассказы Гаршина и стихи Надсона. Также сильное впечатление производили на него первые рассказы В. Г. Короленко («Сон Макара», «Лес шумит», «Слепой музыкант»). Талант Н. Д. Телешова развивался под непосредственным руководством А. П. Чехова, который к молодым писателям всегда относился благожелательно и ко многим очень сердечно. По словам Телешова, Чехов всегда говорил, что писателю нельзя сидеть в четырех стенах и вытягивать из себя свои произведения, что необходимо видеть жизнь и людей, слышать подлинные человеческие слова и мысли и обрабатывать, а не выдумывать их, советовал для этого ехать в Японию, Австралию... А однажды Чехов, встретившись с Телешовым в вагоне, который ехал в Царицыно снимать дачу, настоятельно советовал:

    «Не ездите на дачу, ничего там интересного не найдете. Поезжайте куда-нибудь далеко, верст за тысячу, за две, за три. Ну, хоть в Азию, что ли, на Байкал. Вода на Байкале бирюзовая, прозрачная: красота! Если времени мало, поезжайте на Урал: природа там чудесная. Перешагните непременно границу Европы, чтобы почувствовать под ногами настоящую азиатскую землю... Сколько всего узнаете, сколько рассказов привезете! Увидите народную жизнь, будете ночевать на глухих почтовых станциях и в избах, совсем как в пушкинские времена, и клопы вас будут заедать. Но это хорошо. После скажете мне спасибо. Только по железным дорогам надо ехать непременно в третьем классе, среди простого народа, а то ничего интересного не услышите. Если хотите быть писателем, завтра же купите билет до Нижнего. Оттуда—по Волге, по Каме...»

    И действительно, Н. Д. Телешов через несколько дней уже плыл по реке Каме, направляясь в Пермь. Это было в 1894 году. Во время этой поездки писатель изучал жизнь крестьян-переселенцев, купцов, встречался с представителями угнетенных народов. В эту пору в одном из сибирских городов, Ирбите, куда купцы собирались на ярмарку, Телешов услышал о судьбе одного чуваша-батрака, которая впоследствии послужила материалом для создания лирической повести «Сухая беда». Несколько лет ранее до написания повести «Сухая беда» Телешовым был написан рассказ «На тройках», где говорится о поездке купцов в Ирбит, на ярмарку. Купцы едут из Москвы через Нижний Новгород, Чебоксары, Казань. Н. Д. Телешов создает образ ямщика-чуваша, над которым самодовольные купцы потешаются, разыгрывают его. Ямщик-чуваш также за словами в карман не лезет, почувствовав, что купцы над ним посмеялись, он также задает им задачу:

«Купец,— обратился он к Бородатову,—куда по-тво­ему дальше: с Чуксар на Свияжск или с Свияжска на Чуксары?

-А что?

-Да так. - По-моему все равно.

-А как же так: с Рождества до Пасхи — вон сколько, а с Пасхи до Рождества — эге-ге сколько!

И оба они стали смеяться: Бородатов над чувашом, а чуваш над Бородатовым».

    Телешов показывает чувашских ямщиков старательными, исполнительными, сообразительными. Таким образом, Н. Д. Телешов еще задолго до создания образа чуваша Максимки присматривался к чувашам, изучал их обычаи и поведение, их отношение к труду, к людям. Он сравнивал чувашские обычаи, культуру и быт с жизнью и бытом других народов. По его словам, высказанным в письме к чувашскому писателю Ф. Уяру, при создании рассказа «Сухая беда» он «пришел невольно к заключению, что большинство самоубийств, в то время довольно нередких в русской жизни, в среде .интеллигентной, есть в сущности та же «сухая беда», с желанием «наказать» виновника горя; особенно это чувствовалось в несчастной любви.» Нужно отметить, что Н. Д. Телешов совершенно прав, квалифицируя «сухую беду» (тип-шар) как способ мщения, распространенного не только среди чуваш. Этот же обычай мщения встречается и в русской жизни. Так, например, Н. А. Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» в главе «Горькое время—горькие пеони» рассказывает, как Яков Верный, холоп примерный, жестоко обиженный бариным, мстит последнему, повесившись в лесу над головой барина.

Яков, не глядя на барина бедного,

Начал коней отпрягать,

Верного Яшу, дрожащего, бледного,

Начал помещик тогда умолять.

Выслушал Яков посулы — и грубо,

Зло засмеялся: «Нашел душегуба!

 Стану я руки убийством марать,

Нет, не тебе умирать!»

Яков на сосну высокую прянул,

Вожжи в вершине ее укрепил,

Перекрестился, на солнышко глянул,

Голову в петлю — и ноги спустил!    

Что это, если не «сухая беда»? Как видим, было бы ошибочным считать «сухую беду» обычаем мщения исключительно чувашским.

    Причину появления такого пассивного метода мщения нужно искать в крепостной действительности, как это правильно отмечено в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Угнетенные, бесправные люди, не имея другого средства мщения, прибегали к пассивным методам борьбы, к «сухой беде». Чуваши, как наиболее угнетенные, подавленные царизмом люди, избегая суда, где они не находили защиты, иногда мстили своему обидчику названным методом. Поэтому многие исследователи обычаев и культуры чувашского парода, часто слышав в чувашских деревнях о «сухой беде», несправедливо приписывали его только чувашам.

    В 1898 году в июльском номере журнала «Мир Божий» появилась повесть Н. Д. Телешова «Сухая беда», написанная годом раньше. Повесть эта интересна для нас тем, что в ней впервые так глубоко и правдиво показана в русской литературе судьба чувашского батрака. До этого в русской литературе встречаются лишь упоминания о чувашах, отдельные эпизодические образы чуваш. Н. Д. Телешов в своей повести «Сухая беда» сделал чуваша Максимку главным героем произведения, показал, что этому забитому человеку характерны высокие порывы, присущие людям глубокой человеческой натуры. «Это был сухощавый крепкий парень, лет двадцати трех; лицо у него было широкое, бесстрастное, без живых красок, глаза маленькие, усики жидкие, точно повыдерганные»,— характеризует писатель портрет Максимки.

    Над Максимкой все издевались, его ругали, били, «все считали его дураком, но сам о себе он был совершенно иного мнения». Максимка умел петь сколько угодно песен, любимым его занятием было обмануть на базаре самого ловкого торговца. Поэтому он не обижался, когда его называли дураком. Максимка, как человек близкий к природе, хорошо понимал природу, любил весеннее щебетанье птиц, любил тихие звездные ночи, любил помечтать о своей судьбе, вспоминал о широкой родимой Волге, об окрестных полях и деревне. Он тосковал по родине, но вернуться на Волгу не собирался, где ему жилось не сладко.

    Характеризуя предисторию героя, писатель говорит о том, как измученный семейными неполадками и тягостями жизни молодой чуваш Максимка, надеясь найти на чужой стороне свое счастье, уходит из дома, от старой жены, которая его колотила крепкими кулаками. Максимка умел играть на шыбыре и, прежде всего, отправляясь в чужие места, возлагал большие надежды на свои музыкальные способности. Однако, заунывная мелодия его волынки, его грустные песни никому не понравились на чужой стороне. «Отовсюду его гонят с его музыкой; сначала выгоняли попросту, потом начали толкать в шею, а если где и не колотили, то обещались поколотить в следующий раз»,—рассказывает писатель о горькой судьбе своего героя. Так ему пришлось расстаться со своей музыкой и мечтой о песнях. Через год Максимка устраивается у Емельянихи, в ее пряничной фабрике, где он отпирал ворота, колол дрова, а во время ярмарки был па посылках у хозяйских жильцов. Особенно Максимка любил оказывать свои услуги богатому купцу Афанасию Львовичу Курганову, сорившему деньгами, часть которых доставалась и Максимке. У Емельянихи, кроме того, жила сиротка Феня, выполнявшая обязанности служанки и всю черную работу по дому. Феня была красивая, религиозная, но примириться с жизнью в доме Емельянихи не могла. Ей все было чуждо и враждебно здесь. Выполняя заветы своего дяди, Феня жила честно, делилась своими мыслями только с Максимкой. Емельяниха попрекала ее куском хлеба, и постепенно в голове Фени укреплялась мысль об уходе в монастырь. Максимка любил Фенго, он не мог равнодушно слышать, если Феня начинала при нем мечтать о побеге, об уходе в монастырь. Хотя между Максимкой и Феней не было ничего общего, но сдружила их печальная участь. Они помогали друг другу в тяжелые минуты, Феня утешала Максимку как умела, «а когда приходилось самой искать утешения, то Максимка делался ей незаменимым другом». Они оба ненавидели Емельяниху, «которая была известна всему городу под именем «ведьмы». Емельяниха была старая, злая и ворчливая женщина, с лицом желтым и сморщенным, как печеное яблоко; она использовала все средства для своего обогащения. По ее планам красота Фени тоже должна была принести ей некоторые доходы. Однако она просчиталась в этом, «вместо того, чтобы петь под гитару, Феня читала библию; от гостей, к которым ее выводили, она убегала; от их шуток, вместо того, чтобы покраснеть и опустить глаза, она бледнела и сверкала глазами так сердито, что подгулявшему гостю не было никакого удовольствия». Феня не оправдала надежды Емельянихи, которая возненавидела ее за это и взвалила на нее всю черную работу. Жизнь Фени и Максимки в доме Емельянихи, может быть, протекала бы так же и в дальнейшем или они оба оставили бы этот ненавистный им дом, если бы не вмешался в их судьбу другой человек.

    В один из морозных февральских дней приезжает в этот ярмарочный город богатый купец Курганов и, как всегда, останавливается у Емельянихи. Ему было около двадцати восьми, он имел вид молодцеватый; голос у него был громкий, взгляд упорный и смелый. В доме Емельянихи он чувствовал себя хозяином, распоряжался как дома. Его здесь слушались и любили, ждали его приезда. Обитателям дома Емельянихи Курганов нужен был каждому по разным причинам. Емельянихе и Степаниде Егоровне он привозил подарки, хороший доход, веселую и праздную жизнь; Максимку радовал и веселил его приезд глав­ным образом тем, что «ненавистная Емельяниха, гроза и бич Максимки, будет гнуться перед Кургановым, говорить тихим и сладким голосом», а Феня была тайно влюблена в Курганова, об этом она никому не говорила, даже боялась признаться самой себе. Когда к воротам подъезжал желанный, в верхнем окне дома, «прислонясь щекой к стеклу», глядела на него Феня, «что называется «во все глаза», точно желая его разглядеть раньше, чем другие». Она тайно любовалась им. «Ей было приятно смотреть, как он иногда развалится на диване, как неожиданно встанет, чокнется и выпьет вина, или проведет рукой по струнам, или запоет». Фене казался он очень добрым, в его голосе она чувствовала что-то душевное и простое. От его грустного голоса у Фени сжималось сердце и хотелось плакать. Когда он пел, «Фене казалось, что Афанасий Льво­вич действительно о чем-то горюет, и, улыбаясь, она думала: «Хороший, добрый человек!»

    Однажды Курганов отправляет Максимку с пакетом догонять нужного ему человека, а сам целый день проводит в Пассаже, пьет и угощает знакомых, арфисток, которые пели ему романсы, гладили его по волосам и, шутя, вынимали из карманов выигрышные безделушки.

    Возвращаясь поздно ночью к Емельянихе, он испытывает чувство не то раскаяния, не то одиночества. Оно «грызло его сердце, и ему становилось жаль своей молодости, уходившей на кутежи», хотелось чего-то чистого и высокого, ради чего стоило бы жить и трудиться. Войдя в дом, он заходит к Фене и изливает перед ней всю свою душу. Присматриваясь к ней, Курганов находит ее красивой, любуется ею. Он сравнивает ее лицо с размалеванными лицами арфисток, воспоминание о которых вызывает в его душе отвращение к тому пошлому миру, в котором он до сих пор вращался. Так при виде прекрасного, чистого, не похожего на других существа, в нем начинает пробуждаться человеческое, лучшее, он начинает жалеть о напрасно прожитой беспечной жизни и ненавидеть ту, какою живет.

    «—Ты думаешь, я счастлив? — продолжал Афанасий Львович,— Нет, Феня, все это чепуха... Да, чепуха! И вся жизнь моя — чепуха! Просто хоть пулю в лоб!.. Для чего я живу? Ну, скажи, пожалуйста, я живу для какого чёрта? А? Кому я нужен?»

    Курганов тоже давно, видимо, присматривался к Фене, он разоблачает ее философию терпения, навеянную чтением библии и евангелия, призывает быть гордой, свободной. Феня почти примирилась со своей безрадостной жизнью и только, «когда становилось не под силу терпеть», мечтала уйти в монастырь.

    Курганов, хотя и не имеет перед собой высоких идеалов служения народу, и то хорошо видит се ненормальную, нечеловеческую жизнь.

    «Тяжело тебе здесь, вот что!—разрешил ее колебания Афанасий Львович,—А говоришь, «ничего»! Какой ничего! Запрягли в работу, как лошадь, без отдыха... А ты все терпишь, все сносишь...

    Как же не терпеть... Конечно, нужно терпеть... Преподобная Феодора и не это терпела, когда в монастырь пошла... Вот и я, Афанасий Львович, должна претерпеть... В монастыре будет еще труднее.

    Терпеть да терпеть,— проговорил Курганов, грустно кивая головой,— Все только терпеть да страдать... А были ли у тебя радости, Феня? Знала ли ты когда свободу? Видела ли мир божий?..  Ничего ты этого не видела и ничего ты не понимаешь. Ведь, небось, тебе и пожить хочется  и полюбить хочется? Правда? Ну, понежиться, что ли, приласкаться к милому человеку? А?».

    Идеал свободы у Курганова узок и невысок и является выражением его буржуазного мировоззрения и нравственности. Свобода в его понимании означает творить все, что захочешь.

    «Великое дело, Феня,— свобода,—говорит он.— Живешь, как хочешь; никто с тебя слова не смеет взыскать; пошел, куда вздумал, вернулся, когда захотел... А тебя, небось, Емельяниха и к подруге без того не отпустит, что­бы не попрекнуть. Знаю я ее, чортову перечницу!»

    Руководствуясь своим идеалом свободы («живешь, как хочешь»), Курганов предлагает Фене уехать с ним. Феня согласна поехать с ним, «ей становилось ясно, что Афанасий Львович был единственным дорогим человеком, которого она любила, давно любила...» Однако... вместо ожидаемой свободы она попадает в полицию.

    Проснувшись утром, Курганов не находит у себя бумажника, в котором было около 30 тысяч денег вместе с векселями. Подозрение пало на Феню, в комнате которой он находился накануне. Феня, готовая поехать с Кургановым, сильно оскорблена этим подозрением и возвращает ему кольцо, подаренное им. Узнает об этом происшествии и Максимка, который ничуть не сомневается в честности Фени, и обвинение ее принимает за личное оскорбление. В душе некогда робкого и забитого Максимки пробуждается сильная ненависть к Курганову. Теперь он всем своим существом становится в защиту несправедливо обвиненной дев ушкиси роты. «Сердце его болело, сжималось и стонало,— говорит писатель, характеризуя его состояние. Он чувствовал, что внутри у него что-то растет все больше и шире, растет и распирает ему всю грудь и все горло, так что дышать становится трудно.

    - Вот я ему... Ладно!— проговорил он  наконец.— Погоди ужо!»

    Максимка готов был убить Курганова, если бы не клятва, данная Фене перед богом. Несправедливый поступок «коштана» Курганова перевернул всю душу Максимки. Он и ночью не смыкает глаз, все думает свою горькую думу. «Медленно бродят у него тяжелые мысли, медленно сосет его сердце какая-то невидимая змея», - говорит писатель, точно выражая психическое состояние угнетенного человека. Феню увели в полицейскую часть. Максимка не в состоянии ее спасти, сознание своего бессилия еще больше терзает его душу. «А... погубил?!» — думалось ему про Курганова. И сознание, что Курганов погубил Феню,  внезапно озлобило его так, что он вскочил и, ударив изо всей силы кулаком по бревну, прошипел сквозь зубы: — Коштан!»

    Сколько ненависти, злобы вложено в слово «коштан», которое Максимка произносил каждый раз, когда его сердце наполнялась злобой. Курганов, проделками которого недавно он восхищался, выступает перед ним теперь как лютый враг, который недостоин жизни. Глаза Максимки от злобы дико блуждали, «а скуластое смуглое лицо разгоралось румянцем. Как хотелось ему в это время пробраться к Курганову ночью и перерезать горло. Но клятва связывала ему руки, и он от ужаса чуть не задыхался». Он произносит жестокие слова проклятия, прибегая для этого к методам своих предков. Накипавшую ненависть к развратнику Курганову выражает классическая сцена проклятия:

    «Позабыв, что крещенный, в исступлении сорвал он с головы шапку, поднял к звездному небу руки и, дрожа и бледнея, воскликнул:

-Хаяр Кереметь!

Он бросился ниц на землю, зарыдал и застонал, произнося страшные заклинания:

-Злая Кереметь! Лихая Кереметь!    Погуби врага!
Умертви врага!

Глаза Максимки налились кровью и сверкали, как горячие уголья».

    Максимка хочет, чтобы его слова достигли цели, он верит, что Курганов будет мучиться в аду. Считая, что это непременно сбудется, он «торжествовал и вместе злился, скаля зубы и сжимая кулаки».

    Показывая горячее участие Максимки в горе Фени, Н. Д. Телешов хочет сказать, что беспросветная жизнь у Емельянихи и гнетущая действительность не смогли окончательно задушить в душе чувашского парня благородные человеческие черты. Максимка является в повести носителем лучших идеалов, он протестует против унижения, оскорбления человеческой личности. Образом Максимки Телешов говорит, что терпение человека недолговечно, в решительные минуты оно может разразиться страшной, уничтожающей грозой для эксплуатирующих классов.

    Ненависть к врагу преобразует и внешний облик Максимки. «Еще никто и никогда не видал в таком виде Максимку, — говорит Телешов. — В нем уже нельзя было бы и признать того послушного, безропотного парня, которого били по щекам, кормили впроголодь и ругали на всяком шагу. Теперь он был бы страшен самой Емельянихе, да и сам затрепетал бы перед собою, если б увидел себя в зеркале.

    «Погубил... погубил, коштан!»

    Эта мысль не выходила из его головы, и нанесенная обида, точно пламя, разливалась по всей крови».

    В накипевшей злобной ярости Максимка вспоминает свою жизнь, и в сознании его ясно определяется вывод, что он живет неверно: «его всю жизнь ругали, били и притесняли, а он молчал и терпел». Он чувствует, что враг его силен и несокрушим, от сознания этого он страдает, но сделать ничего не может. Он проклинает свое обещание перед Миколой - богом не убивать Курганова. Темный и суеверный Максимка хорошо понимает, что существование развратника и кутилы Курганова, губящего души самых лучших людей на земле, не совместимо с природой человека. Он, по его мнению, заслуживает самого жестокого наказания. Связанный религиозными предрассудками, бессильный что-либо предпринимать против своего врага, Максимка вспоминает о том, как его предки мстили своим обидчикам, «сухую беду». Ему сразу же становится легче от этого, он как будто нашел выход в своей борьбе. «Ведь вот ему враг не дает покоя, — думает он, — а сам гуляет себе... Так нет же! Пускай и он почувствует, пускай перестанет спать! И уж не жить ему больше весело...

    С души у него точно свалился камень. Стало легко...

    О, тогда уж ничем нельзя будет избавиться от Максимки. Его не прогонишь, не ударишь, не выживешь. Он станет всюду преследовать врага, всюду мешать ему, пугать его по ночам, отнимать у него всякую радость...»

    Так в душе Максимки созревает план неотразимой мести коштану Курганову. Он теперь чувствует торжество над врагом, Максимка всем своим существом готовится к этой жертве, «от нетерпения и близкого торжества у него захватывало дух», он чувствует близость того часа, когда «он (он, а не Курганов) будет хозяином». Максимка сильно взволнован в своем порыве мести, каждое его движение подтверждает это. «Максимка весь дрожал, пишет Телешов, описывая состояние своего героя перед самоубийством.  Короткий внезапный смех внезапно же сменялся скрежетом зубов, или звуком крепкого удара по койке, или трепетным шумным вздохом. И злоба, и радость победы, и накопившееся за много лет горе, и ненависть — все слышалось, все изливалось в этих звуках. Максимке было даже весело и нисколько не было страшно». Уверенный, что этой жертвой он принесет страдание своему нраву, Максимка вешается в комнате Курганова.

    Возвратившись из полицейской части, Курганов еще раз подтверждает свое беспринципное, эгоистическое понимание свободы. Чувствуя на душе угрызение совести перед хозяевами дома и Феней, Курганов не задумывается над тем, что ожидает после этого Феню, которой он в предыдущую ночь наобещал многое. Эти обещания не мешают ему любезничать со Степанидой Егоровной. Его поступки оправдываются его моральными принципами. Курганова не мучает совесть и тогда, когда он разбивает чужое счастье, делает людей несчастными.

    В повести «Сухая беда» Н. Д. Телешов, противопоставляя черствым и эгоистичным людям, развращенным буржуазной цивилизацией, простых, темных и забитых людей, показывает последних более человечными, готовыми заступиться за униженных и оскорбленных, способными постоять за человеческое достоинство.

[ Вверх ]