А.   А.    ФУКС

        Имя Александры Андреевны Фукс хорошо знакомо каждому образованному чувашу в наше время, хотя она как поэтесса почти нигде уже не упоминается. Александра Фукс внесла большой вклад в изучение чувашской культуры, литературы и этнографии, являясь местной жительницей чувашского края.

        А. А. Фукс, урожденная Апехтина, родилась в 1805 году в Казани. В детские годы вместе с отцом А. Фукс продолжительное время жила в Чебоксарах. До конца жизни у нее осталось самое хорошее, нежное чувство к этому городу. Даже через несколько лет, когда она приезжала к чувашам, при виде города Чебоксар ее сердце начинало биться поиному. «Хотя не обязанность, а приличие заставило меня ехать в город и побывать у моих знакомых,— пишет она в «Записках»,— но с какою-то томительною горестью я ехала во всю дорогу, а приближаясь к Чебоксарам, даже чувствовала стеснение сердца. Воспоминание о молодости моей представилось мне с самыми грустными мечтами: я вспомнила своего отца, с которым несколько лет жила в Чебоксарах, вспомнила его любовь ко мне и заботливость о моем счастии». Если не принимать во внимание детские годы поэтессы, когда она жила в Чебоксарах, и кратковременные выезды в Чебоксары и Москву, она почти всю свою жизнь прожила в Казани, составляя вокруг себя общество казанских литераторов. А. А. Фукс является автором многочисленных стихотворений, поэм, повестей и романов, которые печатались в журнале «Заволжский Муравей» и «Казанских губернских ведомостях». Все, что было со была знакома с первостепенными поэтами того времени— с А. С. Пушкиным, Е. Баратынским, Н. М. Языковым. К литературному салону А. А. Фукс принадлежали и наезжавший из своего имения в Казань Д. П. Ознобишин, Н. И. Второв, Городчапинов, Рыбушкин и др. Ознобишин, Языков и Баратынский посвящали ей свои стихотворения.

        Александра Фукс родилась в семье, где высоко ценились интересы к литературе. Родной дядя ее Г. П. Каменев, брат ее матери, был довольно известным поэтом в начале XIX столетия, членом «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», другом С. А. Москотильникова, Н. С. Арцыбашева и других современников. Эта обстановка в доме родителей не могла не повлиять на развитие ее литературных интересов.

        А. Фукс была особенно в дружеских отношениях с А. С. Пушкиным и Д. П. Ознобишиным. Как известно, А. С. Пушкин в 1833 году совершил поездку к пугачевским местам. В 1833 году 6 сентября он был уже в Казани. Пушкин познакомился с Карлом Федоровичем Фуксом, профессором Казанского университета, врачом, нумизматом, большим знатоком местного края. Через Карла Федоровича познакомилась с Пушкиным и -А. А. Фукс. Позднее А. А. Фукс напечатала в «Казанских губернских ведомостях», (1844, № 2) статью «Александр Сергеевич Пушкин в Казани». Статья представляет собой письмо к Елене Николаевне Мандрыке. В ней А. А. Фукс рассказывает о приезде Пушкина в Казань, о встрече и разговоре с ним у нее в гостях. Воспоминание А. А. Фукс о Пушкине является единственным документом, рассказывающим о посещении Пушкиным Казани, если не считать письма поэта к жене. Статья А. А. Фукс является ценным материалом для биографии поэта.

        «7-го сентября, в 9 часов утра,— пишет А. Фукс,— муж мой ездил провожать Баратынского, видел там Пушкина, и в полчаса успел так хорошо с ним познакомиться, как бы они долго жили вместе.

     Пушкин ехал в Оренбург, собирать сведения для истории Пугачева, и по той же причине остановился на одни сутки в Казани. Он знал, что в Казани мой муж, как старожил, постоянно занимавшийся исследованием здешнего края, всего более мог удовлетворить его желанию, и потому, может быть, и желал с ним познакомиться.

    В тот же день, поутру, Пушкин ездил, тройкою на дрожках, один к Троицкой мельнице, по Сибирскому тракту, за десять верст от города; здесь был лагерь Пугачева, когда он подступал к Казани. Затем, объехав Арское поле, был в крепости, обошел ее кругом и потом возвратился домой, где оставался целое утро, до двух часов, и писал. Обедал у Э. П. Перцова, с которым был знаком еще в Петербурге; там обедал и муж мой.

    В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила его в зале. Он взял дружески мою руку с следующими ласковыми словами: «Нам не нужно с вами рекомендоваться; музы нас познакомили заочно, а Баратынский еще более».

    С Карлом Федоровичем они встретились, как уже коротко знакомые.

    ...Напившись чаю, Пушкин и К. Ф. поехали к казанскому первой гильдии купцу Крупеникову, бывшему в плену у Пугачева, и пробыли там часа полтора; возвратясь к нам в дом, у подъезда, Пушкин благодарил моего мужа: «Как вы добры, Карл Федорович, сказал он: как дружелюбно и приветливо принимаете нас, путешественников!.. Для чего вы это делаете? Вы теряете вашу приветливость понапрасну: вам из нас никто этим не заплатит. Мы так не поступаем; мы в Петербурге живем только для себя».

    После этой встречи между Пушкиным и А. Фукс установились весьма дружеские отношения. Они часто обменивались своими книгами, письмами. Об их дружбе свидетельствует письмо А. А. Фукс к Е. Мандрыке, в котором она писала: «...простившись с ним (Пушкиным—Е. В.) я думала, что его приветливость была обыкновенною светскою любезностью,-—по ошиблась. До самого конца жизни, где только было возможно, он оказывал мне особенное расположение; он писал ко мне несколько раз в год; познакомил меня заочно со всеми замечательнейшими русскими литераторами и наговорил им обо мне столько лестного, что я, по приезде моем в Москву и Петербург, была удостоена их посещением».

    Такие же дружеские отношения она поддерживала    с Баратынским, который посвящал ей свои стихотворения. Он был постоянным гостем в доме Фуксов. Рассказывая о своих первых чувствах при известии о приезде Пушкина в Казань, А. Фукс пишет: «1833 года, 6 сентября, задумавшись, сидела я в своем кабинете, ожидая к себе нашего известного поэта Баратынского, который обещался заехать проститься, и грустила о его отъезде. Баратынский вошел ко мне в комнату с таким веселым лицом, что мне стало даже досадно. Я приготовилась было сделать ему упрек за такой равнодушный прощальный визит, но он предупредил меня, обрадовав меня новостью о приезде в Казань А. С. Пушкина и о желании его видеть нас. Надобно признаться, что такая неожиданность и радостная весть заставила меня проститься с Баратынским гораздо равнодушнее, нежели как бывало прежде».

    Выходит, что Баратынский был в самых близких отношениях с супругами Фукс. Иначе и не могло быть, ибо дом Фуксов в то время был самым культурным в Казани, где собиралось часто казанское культурное общество, к тому же еще Баратынского тянули к Фуксам литературные интересы, где он мог найти достойных слушателей своих произведений.

    Частым гостем Фуксов был также и поэт Ознобишин. Будучи недалеко от Чебоксар, она сама ездила к нему, в Чебоксары, брала у него читать книги и журналы. Ознобишин был членом «Казанского общества любителей российской словесности, наук и художеств». В связи с этим он часто выезжал из своего Симбирского имения в Казань, а в Казани, конечно, не мог не бывать у Фуксов. О приятельских отношениях Ознобишина с Александрой Фукс говорит еще то, что они друг другу посвящали свои стихотворения.

    Об этом пишет и проф. Казанского университета Е. А. Бобров, рассказывая о посещении Пушкиным А. Фукс: «Пушкин просил хозяйку показать стихи, написанные в ее честь Е. А. Баратынским, Н. М, Языковым, Д. П. Ознобишиным, прочел их сам все вслух и очень хвалил стихотворение Языкова, действительно вдохновенное». Александра Фукс также посвящала этим поэтам свои стихотворения. Вот ее довольно любезное стихотворение, посвященное Д. П. Ознобишину;

А ты, певец младой и нежной,

Возможно ли тебя забыть,

Твой дар и быстрой, и любезной?

Тебя увидеть—полюбить!

Поверь: твои приветны звуки

Дошли тотчас к душе моей,

А голос сердца и в разлуке

Твердит: люби своих друзей.

    Кроме того, в доме Фуксов бывали и другие казанские поэты, профессора университета, составляя интересный литературно-исторический кружок казанских ученых и литераторов.

    В наследии Александры Фукс большую ценность представляют ее записки о чувашах. А. Фукс много жила среди чуваш. Детство ее проходило в деревне Русское Исенево, где она могла знакомиться с жизнью и бытом чуваш. «Проснулась сегодня в шесть часов и пошла в сад, где я бегала, бывши еще ребенком. Впечатление детских лет так резки, что я помнила каждое дерево, кусточки, цветники... деревня Исенево стоит в стороне от большой дороги и окружена одними чувашами. Проезд русского мужика здесь диковинна. Здесь в глуши чувашские обряды совершаются гораздо смелее, нежели в деревнях, лежащих при больших дорогах», - пишет А. Фукс в своих «Записках». Таким образом, находясь постоянно в чу­вашском окружении, она сумела познакомиться с обычаями чуваш.

    В начале 30-х годов, по совету своего мужа, А. Фукс начинает заниматься этнографией, изучает жизнь и быт, обряды чуваш и марийцев. С этой целью ею была пред­принята специальная поездка в чувашские уезды Казанской губернии, нынешние Марпосадский, Цивильский, Чебоксарский районы Чувашской республики.

    Мы уже установили, что А. А. Фукс выехала в Чебоксары летом 1833 года. В первый приезд, доехав до деревни своего брата—Исенево, она отложила поездку в Чебоксары, намереваясь побывать там осенью. Поездка в Че боксары была отложена потому, что в Исеневе представлялась возможность посмотреть чувашские поминки и семик. На этот раз она была в Цивильске, в Ишаках и в деревне Атиково Чебоксарского уезда. Во второй приезд, осенью, А. Фукс была в деревне Липовая, Новинская, несколько раз в Чебоксарах. И на этот раз А. Фукс продолжает изучать чувашские обряды, теперь уже осен­ние. В Чебоксарах она встречалась с Д. П. Ознобишиным и другими своими знакомыми.

    Изучению чувашского быта и обрядов облегчало Александре Фукс еще то обстоятельство, что их единственная дочь «Софья Карловна была замужем за помещиком деревни Кнутихи Чебоксарского уезда, отставным подпоручиком Павлом Александровичем Брылкиным, который служил капитаном на одном из волжских пароходов».

    Таким образом, являясь жительницей здешнего края и постоянно общаясь с чувашами, Александра Фукс имела много счастливых случаев для изучения жизни и быта чувашского народа.

    В книге «Записки Александры Фукс о чувашах и черемисах» автор описывает чувашские обряды, связанные с суеверными представлениями чуваш о явлениях природы, праздники языческих чуваш, моление в честь урожая, поминки по умершим, а также домашний быт, свадебные обряды. Все эти описания представляют большой интерес для историков и этнографов, изучающих жизнь и быт чувашского народа в прошлом. По запискам Александры Фукс мы теперь узнаем, как темнота и бесправие, беднота и бескультурье держали чувашский народ в вечном страхе перед силами природы и перед государственными чиновниками. А. Фукс проходила через чувашские деревни, разговаривала с крестьянами, но ни одного образованного чуваша ей не удавалось встретить. Народ был сплошь безграмотным, школ не было. Умом народа властвовали знахари (йомзи), которые выдавали себя людьми, имеющими власть над явлениями природы. Они ловко обманывали темный забитый народ, наживая на этом себе богатство. Чуваши были так запуганы всевозможными начальниками, судами, что готовы были все отдать, только бы лишь на суд не попасть. «Беда в их мнении, — пишет А. Фукс,— значит попасть под суд. Чуваши не знают несчастья выше этого. Сохрани бог этой беды! не только дом, ей подвергшийся, но и целая деревня страдает от нее».

    Эти строки нас хорошо убеждают в том, что беззаконие, творимое в судах, настолько настращало темных чуваш, что они старались вообще избегать его, даже если были ни в чем не виноваты.

    Александра Фукс довольно хорошо отзывалась о чувашах, с которыми она много раз встречалась. «Теперь сижу у моих друзей чуваш; я очень люблю этот простой и кроткий народ»,— пишет она в письме к мужу. Конечно, если бы А. Фукс имела другое чувство к чувашам, то она не занималась бы столь благородным делом, как этнографией чуваш, ей не удалось бы сделать и сотой доли того, что она сделала по изучению жизни и быта чуваш первой половины XIX века.

    Большой интерес представляют замечания А. Фукс об экономическом положении чувашского народа. В экономическом отношении народ был очень бедным, избы почти у всех были курные (черные), ели скудную пищу. А. Фукс старалась ближе ознакомиться с бытом чувашского народа, с этой целью она обходила чувашские избы. После одного обхода она писала мужу: «Вчера я, по крайней мере, обошла 20 дворов, бедных и богатых, и не нашла между ними никакой разницы: даже их домашняя жизнь одинакова; богатый чувашин так же дурно ест, как и бедный. Редкий чувашин из множества скота уделяет что-нибудь для своего стола, все у них идет в продажу; яйца, масло, скот—все продают и берегут деньги для беды. Любимая их пища — обыкновенный хлеб из яшкалды (ячменная мука) и сырунги, сделанные из творогу. Квас также делают в редких домах. У них для питья приготовляется сквашенное, как уксус, молоко, которое они мешают с водой и пьют вместо квасу. Ныне многие чуваши сеют картофель и любят его есть,  садят также капусту...»

    Чуваши вели торговлю хлебом, кожей, салом и яйцами, которые привозили в Казань и в Чебоксары, а также на сельские базары. На сельских базарах, по словам этнографа, « были разные товары, например, кожи, подошвы, овчины, говядина, рыба, а более всего табак. Самые лучшие лавки были с женскими товарами, где довольно красиво висели на веревочках бисер и разные пронизки, а на столах лежали разноцветные шелковые, шерстяные и бумажные тесьмы, снурки, ленточки разных сортов и множество других принадлежностей для наряда чувашек».

    «Записки» А. Фукс, отражая экономическое положение чуваш, помогают нам представить, насколько низок был жизненный уровень народа.

    В той же книге мы находим также примеры, показывающие интерес чувашского народа к художественному творчеству. Это прежде всего видно в мастерском вышивании рубашек, в украшении шапок, одежды и т. д. К сожалению, Фукс нигде не приводит образцы чувашского орнамента, но о нем она, отзывается с восторгом, с любовью. В первом же письме она описывает выходное одеяние чувашской молодой женщины: «Катерина нарядилась красиво, надела шелком вышитую рубашку, фартук, вышитый богато, обвешалась разными украшениями из пронизок, на голову надела кашпу, обшитую фальшивыми монетами, более оловянными, взяла с собой шитое полотенце, для подарка тетке». В другом месте Фукс пишет: «Чувашки в пестрых головных уборах, в бисерных ожерельях, разгуливали по базару и толпились у лавок, в которых продавались их наряды... Я с любопытством рассматривала их головной убор, который у женщин называется «кашпа», а у девок другой формы—туфья; они все унизаны оловянными, в виде монеты, кругленькими штучками; но на богатых кашпы и туфьи украшены настоящими монетами».

    По словам этнографа, чуваши очень любили красиво одеваться, они украшали свою одежду серебряными монетами, вышивали их разноцветными шелковыми нитками. Они были большими мастерами рукоделия. Описывая чувашские костюмы, А. Фукс отмечает, что «чувашки вообще все рукодельны, не так, как татарки, из которых богатые никогда ничего не делают. Напротив, чувашки чем богаче, тем рукодельнее: они мастерски вышивают по счету шелком свои рубашки и такими трудными узорами, что даже дама, мастерица шить по канве, полюбуется их работой».

    Интересные наблюдения Александры Фукс подтверждают, что у чуваш издавна был сильно развит интерес к художественному творчеству, который выражался в то время в создании самодельных предметов роскоши, оригинального чувашского орнамента, который и по сей день доставляет нам эстетическое наслаждение.

    Во время пребывания в чувашских деревнях А. Фукс интересовалась также и песенным творчеством чуваш. «Как страстной любительнице поэзии, мне хотелось знать чувашские песни, но чуваши их мало знают,— пишет этнограф,—их песни спрятаны в их воображении. Когда они едут лесом, то поют, не приготовясь, песнь лесу: припоминают, как они в нем гуляли, рвали цветы, брали ягоды, вместе с своей любезной. Плывут по реке и поют похвалу ей. Едут по дороге - и ее воспевают и все случившиеся в ней были и небылицы. Однако ж они мне спели свою любимую песню:

Адя инге вурмана

Хора сирла пуст.эрма,

Хора сирла пыл бегех,

 Эза инге чон бегех.

    Песня с правильным размером и стопами удивила меня. Я в одну минуту ее перевела:

Пойдем, сноха, в лес гулять,

Малину с тобой собирать;

Малина сладкая, как мед,—

Тебя, сноха, краше нет.»

    Утверждение А. Фукс о том, что чуваши будто бы мало знают песен, является неверным. В пору ее общения с чувашами у последних неплохо была развита устная поэзия. В ней бесспорно отражалась жизнь народа, однако, в силу неграмотности самих чуваш, некому было собирать и записывать их песни. Д. П. Ознобишин, А. А. Фукс, В. А. Сбоев и другие записали некоторые образцы чувашских песен, однако это были песни самые безобидные, без социального мотива. Есть мнение, что чуваши обычно боялись исполнять свои песни при посторонних и пели их в укромных местах. Не могли они совершенно незнакомому человеку петь песни, боясь насмешки или осуждения. Этим отчасти можно объяснить отсутствие записанных старинных чувашских песен с социальными мотивами, а таких песен, нужно полагать, было немало. В силу этой же причины у А. Фукс сложилось мнение о бедности пе­сенной культуры чуваш. А. Фукс утверждает, что у чуваш песни спрятаны в их воображении, что они воспевают то, что видят перед собой. Нам кажется, что А. Фукс не разобралась в особенностях песенного творчества чуваш. Могло быть, что наши предки—чуваши не только импровизировали, но и пели свои традиционные песни: когда проезжали через лес, вспоминали песни о лесе, через поле — вспоминали песню о поле и т. д. Это значит, что у них имелись песни, сочиненные раньше безвестным народным певцом и отшлифованные всем народом. Когда они в пути встречались с предметами, последние напоминали им известные народные песни, и они пели эти песни. А. Фукс., считая, что у чуваш песни живут в их воображении, намекала на то, что нет у них эпических песен. Такое ее утверждение опровергают песни, записанные Д. П. Ознобишиным у безвестного чувашского певца Феди и приводимые ею же в своих «Записках».

    Ошибочное мнение Александры Фукс о чувашском песенном творчестве отмечал профессор Казанского университета В. А. Сбоев, исследователь жизни и быта чуваш, большой знаток народов, населявших Казанскую губернию. В. А. Сбоев совершенно справедливо критикует А. Фукс, отрицающую наличие у чуваш эпических песен. Соглашаясь с А. Фукс относительно импровизации чувашами своих песен, В. А. Сбоев пишет: «Но не менее справедливо и то, что у них есть песни, переходящие от одного поколения к другому. Да и сама г-жа Фукс приводит и прекрасно переводит две из них, известные всему чувашскому миру». В доказательство своих положений В. А. Сбоев приводит образцы элегической, обрядовой, сатирической песен.

    Нужно отметить, что многие утверждения А. А. Фукс вызывают сомнения и опровержения, Недаром один чувашский житель Цивильского уезда после опубликования «Записок» в «Заволжском Муравье» выступил с критикой их, обвиняя Александру Фукс в том, что она «не знала сама языка и обыкновений чувашских и полагалась на посторонних лиц». Этот неизвестный критик обнаруживает в труде этнографа «некоторые неверности касательно описания быта чувашского», а также в записи чувашских песен.

    Действительно, в некоторых случаях она соглашалась с тем, что ей рассказывали о чувашах, знающие о них русские крестьяне или же йомзи, с которыми она вела свои разговоры. В ее «Записках» мы встречаем противоречивые утверждения. Хотя А. Фукс в письме к мужу признается, что она будет описывать только то, что сама увидит своими глазами, но, очевидно, она не всегда придерживалась этого принципа. На стр. 12—17 «Записок» Александра Фукс описывает чувашские поминки на кладбище, при этом показывает, как непристойно ведут себя чуваши на могилах. В другом месте она пишет: «По замечанию моему, чуваши имеют большое уважение к мертвым; потому что они уверены, как египтяне, что мертвые имеют между собою сношение, и даже могут приходить и беспокоить живых, ежели им не сделают должной почести. Этому доказательству служат многие примеры...»  Как же она могла допустить такие противоречивые утверждения?

    Перед тем, как ехать смотреть чувашские поминки, по просьбе А. Фукс староста к ней привел двух чуваш. «Я с ними тотчас познакомилась,— пишет А. Фукс.—Один из них, большой говорун, рассказывал мне про чувашский быт с многими прибавлениями. Другой, напротив, молчал и лукаво улыбался над болтливостью своего товарища». Не над тем ли уж смеялся этот чуваш, что его товарищ рассказывал всякие небылицы, дополняя к существенному многое от себя.

    Также неверным является утверждение А. Фукс о том, что будто бы «робость и суеверие» являются врожденными свойствами чувашского народа. Рассуждая об этой черте чувашского национального характера, А. Фукс пишет: «Робость и суеверие суть врожденные свойства чувашского народа: приезжайте в их деревню подальше от большой дороги, потребуйте подвод, теленка, курицу и что вам угодно; бедные чуваши, не спрося, кто едет и в праве ли требовать лошадей и всего без денег, начнут суетиться и, дрожа от страха, готовы отдать все, что имеют».

    Черты робости и суеверия в то время действительно могли быть у чуваш, но причины их нужно искать не во врожденных свойствах народа, а совершенно в другом, в социальном положении и культурном уровне его. Чувашский народ был закабален, его угнетали, оскорбляли, повсюду издевались над ним, вдобавок он был еще безграмотным, забитым, темным. Народ, далекий от книги, от науки, каким же еще мог быть, если не суеверным.

    Робость также не является врожденной, национальной чертой чувашского народа. Многовековое преследование его царскими чиновниками, насмешки богатых русских купцов, подрядчиков, постоянный страх перед законом, от которого, видимо, не раз доставалось бедным чувашам, способствовали развитию в нем таких черт, как робость и пассивность. Достаточно было этому народу дать свободу в Октябре 1917 года, как он окончательно освободился от этих черт.

    А. Фукс, ограниченная сама по своему мировоззрению и при этом религиозная, изучая национальные особенности чувашского народа, не могла прийти к правильным выводам, понять, что отсталость чувашского народа вызвана социальными факторами.

    Готовность чуваш помочь человеку в беде, принять участие в его горе А. А. Фукс объясняет страхом, который будто бы охватывает чуваш при требовании с них чего-либо. С подобным утверждением мы также не можем согласиться. В доброте, в готовности помочь другим сказывается истинно народная черта чуваш, черта укоренившаяся, а не вызванная страхом. Будучи от природы наблюдательной, Александра Фукс сама в другом месте книги подчеркивает эту же самую особенность чувашского народа. «Нельзя чуваш назвать вовсе дикими, — пишет этнограф, — однако можно решительно сказать, что они дети природы, и, по их образу жизни, следует заключить, что природа производит больше людей добрых, нежели злых, и что чувство добросердечия им врожденно. Редко найдешь между чувашами злого человека, они по сие время, как дети, не понимают, что такое добро и зло, порок и добродетель; и слепо следуют влечению своего сердца, которое редко ведет их ко злу. Редко между ними бывают ссоры, еще реже вражды».

    Как видно, национальной чертой чуваш является доброта, стремление сделать людям благо. Утверждение А. Фукс о том, что чуваши не знали, что такое добро и зло, является ложью. Эти понятия народ воспитывал в себе из поколения в поколение, и очень жаль, что г-жа Фукс не разобралась в этом. Не один русский писатель, давая в своих произведениях хотя бы эпизодический образ чуваша, замечал и выделял в представителе чувашского народа такие черты характера, как доброту, участие в горе человека, честность, готовность помочь человеку в беде. Напомним образ чувашского солдата в произведении Л. Н. Толстого «Воскресение», где солдат-чуваш охотно приносит белый хлеб бедной Катюше и честно возвращает ей остатки денег. Таких примеров можно найти бесчисленное множество.

    Примечательно в связи с этим привести слова К- Ф. Фукс, который писал из Казани супруге, нацеливая ее внимание на существенную черту чувашского народа: «Но закон естественный, начертанный у каждого в сердце, заставляет их сожалеть о несчастном, давать помощь просящему и не желать того другому, чего себе не желают: почему они почитают за грех всякую обиду. Они весьма добродушны, и, не привыкши изъявлять свое усердие на словах, оказывают его на самом деле: кто бы к ним не заехал, если он показывает особый вид постоянного и обходительного человека, всегда бывает ими принят с радушием и угощаем всем, что у них на тот раз случится. Чуваши весьма чувствительны и признательны к благодеяниям, им оказанным; ибо они изъявляют нелицемерные знаки своей благодарности за то, не только одним благодетелям своим, но и родственникам их даже через долгое время после смерти первых».

    К. Ф. Фукс, побывавший также в Козьмодемьянском и Чебоксарском уездах, очень верно подметил уже сложившиеся черты чувашского народа.

    Следует отметить, что такие национальные черты чуваш, как доброта, готовность помочь нуждающимся обусловлены самой жизнью чувашского народа в прошлом. Постоянная нужда, бедность могли привести этот народ к поголовному вымиранию, если бы люди друг другу не помогали. Борьба за жизнь, за существование выработала у народа такие хорошие качества, как доброта, честность, трудолюбие, услужливость. Следовательно, эти черты чуваш, рассматриваемые А. А. и К. Ф. Фуксами как врожденные, складывались веками, под влиянием различных социальных факторов.

    Утверждение А. Фукс о том, что будто бы у чуваш «нет врожденного любопытства», вызывает также недоумение. К этой мысли она пришла после того случая, когда проезжала по чувашской деревне. Никто не кинулся смотреть ее, не бегали за нею. «Даже ребятишки, — пишет она, — без удивления на меня смотрели, хотя наверное можно сказать, что коляска с форейтором никогда не бывала в их деревне. Это знак, что у них нет врожденного любопытства». Нам кажется, что А. Фукс делает поспешные выводы. Достаточно было ей видеть один пример, она уже делает умозаключение, не выяснив причину того или иного поведения. Кто знает, почему ребятишки, а также взрослые не кинулись на нее смотреть? Вероятно, потому, что чуваши заглядывание кому-либо в лицо считают признаком дурного тона. Хотя они неграмотные, но знали, что прилично и что неприлично, и воспитывали своих детей с пеленок избегать дурных привычек. Вот в чем, кажется нам, причина того равнодушия чувашских детей при виде столь богатой коляски. Считать это признаком отсутствия любозна­тельности у чуваш, нам кажется, нет основания.

    В силу ограниченности мировоззрения А. Фукс, не сумевшей подняться до социальных обобщений, до истолкования фактов социально-экономическими причинами, «Записки» ее не лишены недостатков. Эти недостатки отмечали еще ее современники. С некоторыми ее высказываниями мы также не могли согласиться. Однако, при всех недостатках книга А. Фукс является очень редким и ценным пособием, позволяющим нам взглянуть на культуру и быт чувашского народа в прошлом. В противоположность своим современникам, официальным представителям русского чиновничества, смотрящим свысока и с недоверием на возможность развития чувашской культуры, А. Фукс с душою изучает жизнь чуваш, старается вникнуть в тайну их жизни, называет чуваш своими друзьями, любовно отзывается об их обычаях. В ее работе нет и нотки высокомерия, она с достоинством отмечает лучшие качества чувашского народа.

[ Вверх ]